![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Entry tags:
Мета
Мне всегда казалось, что в большинстве текстов один из самых интересных аспектов - мета, фон, который автор описывает как бы на заднем плане. Скажем, он пишет про внутреннюю борьбу хрупкого юноши с дикой природой, и по ходу выясняется, что для автора совершенно нормальной является ситуация, когда человек на голодном северном перегоне съедает верную собаку, которая с ним несколько лет и спасла ему жизнь - все так делают, это рассказано через запятую. Я все понимаю, что сказал бы на эту тему Гессе, но тем не менее.
Так вот, про мета:![[livejournal.com profile]](https://www.dreamwidth.org/img/external/lj-userinfo.gif)
sciuro в какой-то момент перечитывала Стругацких, принесла в дискурс, и мы стали обсуждать "За миллиард лет до конца света" (дальше где чьи мысли не помню, поэтому записываю результирующее). Четырнадцатилетний я знал этот текст близко к наизусть, и проникался, как, видимо, и предполагали авторы, невозможностью верного этического выбора между созданием Сильмарилла* и сохранением рассудка и безопасности семьи...
А ведь там есть немалый кусок мета:
просто удивительно, до какой степени эта вещь про уровень взаимного недоверия, считающийся нормальным.
Вот смотрите. Есть пара: оба явно положительные герои, женаты как минимум десять лет, если предположить, что их ребенок рожден в браке. Герой часто думает про жену, любуется ею, явно любит ее, бросает, в итоге, ради нее и сына, к чертям свой Сильмарилл; она, получив безумную телеграмму, летит к нему, сходя с ума от тревоги, она готова, как булгаковская Маргарита, следовать за ним в шизофренический ад Гомеостатического мироздания, если он решит, что так лучше, и он даже не думает, что может быть иначе**. Иными словами, это пара, у которой, по замыслу авторов, хороший брак.
И вот в середине текста мы видим следующее:
Перед столом стояла Ирка и молча смотрела на меня. И в то же время, несомненно, что-то произошло, что-то совсем уж неожиданное и дикое, потому что глаза у Ирки были квадратные, а губы припухли. Я не успел слова сказать, как Ирка бросила передо мной, прямо на мои бумаги, какую-то розовую тряпку, и я машинально взял эту тряпку и увидел, что это лифчик.
– Что это такое? – спросил я, совершенно обалдев, глядя то на Ирку, то на лифчик.
– Это лифчик, – чужим голосом произнесла Ирка и, повернувшись ко мне спиной, ушла на кухню.
Холодея от ужасных предчувствий, я вертел в руках розовую кружевную тряпку и ничего не понимал. Что за черт? При чем здесь лифчик? И вдруг я вспомнил обезумевших женщин, навалившихся на Захара. Мне стало страшно за Ирку. Я отшвырнул лифчик, вскочил и бросился на кухню.
Ирка сидела на табуретке, опершись локтями на стол и обхватив голову руками. Между пальцами правой руки у нее дымилась сигарета.
– Не прикасайся ко мне, – произнесла она спокойно и страшно.
– Ирка! – жалобно сказал я. – Иришка! Тебе плохо?
– Животное... – непонятно сказала она, оторвала руку от волос и поднесла к губам дрожащую сигарету. Я увидел, что она плачет.
...»Скорую помощь»? Не поможет, не поможет, при чем здесь «скорая помощь»... Валерьянки? Брому? Господи, лицо-то у нее какое... Я схватил стакан и налил воды из-под крана.
– Теперь все понятно... – сказала Ирка, судорожно затягиваясь и отстраняя локтем стакан. – И телеграмма эта понятна, и все... Докатились... Кто она?
Я сел и отхлебнул из стакана.
– Кто? – тупо спросил я.
На секунду мне показалось, что она хочет меня ударить.
– Это надо же, какая благородная скотина, – проговорила она с отвращением. – Не захотел, значит, осквернять супружеское ложе... Ах, как благородно... У сына в комнате развлекался...
Я допил воду и попытался поставить стакан, но рука меня не слушалась. Врача! – металось у меня в голове. Ирка моя, маленькая, врача!
– Ладно, – сказала Ирка. Она больше не смотрела на меня. Она смотрела в окно и курила, поминутно затягиваясь. – Ладно, не будем. Ты сам всегда говорил, что любовь – это договор. У тебя всегда это очень красиво получалось: любовь, честность, дружба... Только уж могли бы проследить, чтобы лифчики за собой не забывали... Может быть, там еще и трусики найдутся, если поискать?
У меня словно шаровая молния лопнула в голове. Я сразу все понял.
– Ирка! – сказал я. – Господи, как ты меня напугала...
Конечно, это было совсем не то, что она ожидала услышать, потому что она вдруг повернула ко мне лицо, бледное милое заплаканное лицо, и посмотрела на меня с таким ожиданием, с такой надеждой, что я сам чуть не разревелся. Она хотела только одного: чтобы все сейчас же разъяснилось, чтобы все это оказалось чепухой, ошибкой, нелепым совпадением.
Слушайте, wtf? Эти люди вместе стопятьсот лет, и, найдя в комнате чужой лифчик, этой женщине, которая, напоминаю, готова, не задумываясь, за мужем броситься в пекло, ни на мгновение не приходит в голову открыть рот и спросить: "Дима, какого черта в спальне нашего сына лежит не принадлежащий мне лифчик?" Почему она мгновенно проходит всю дорогу до предположения (предположения невозможного, подумайте сейчас про своего\свою significant other и согласитесь со мной, что оно невозможно) - о супружеской измене, и не пытается хотя бы спросить, в чем дело? Я понимаю, что, среднестатистически, и если не брать в расчет инопланетян, вероятность появления чужого лифчика в квартире на 80% коррелирует с супружеской изменой, но ни один живой человек не думает о себе, что он среднестатистический, верно? Тогда wtf?
И не то, чтобы у авторов проблемы с пониманием или описанием уровня взаимного доверия вообще, это тебе не "Белые Одежды". Они довольно много где, и довольно точно прописывают разные варианты доверительных отношений, от "я обязан переубедить друга, и никто никуда не идет, пока мы не начнем думать об этой проблеме одинаково" (пример: Хищные вещи века), до "credo quia absurdum, если я сейчас не понимаю, может, потом пойму, если дорасту, но прямо сейчас надо идти и делать, так знает учитель"... (пример: Отягощенные злом). Они довольно точно, с нюансами, и психологически убедительно строят это всё.
И тут мы выходим на следующий уровень мета.
У Стругацких, как у многих людей их поколения, через все книги проходит установка "женщина - друг человека". Поразительно, насколько это становится очевидно, если просто посмотреть на тексты.
В ранних романах женщин вообще нет, потому что речь не про это (разве что какая-нибудь эпизодическая Зойка, влюбленная в не менее эпизодического Козлова, про которую неинтересно никому, включая авторов). Бывает, что они мелькают в воспоминаниях в виде верно ждущих, или ушедших, но это чисто чтобы оттенить мужского персонажа, о котором речь.
Тут никаких претензий, это творчество для подростков, тут вообще с вариантами туго: или Хайнлайн, у которого персонаживообще второй головой ни о чем другом не думают, либо замечательное юдковское: "I still think girls are icky", и я, при такой альтернативе, ей-богу, за второе.
В творчестве от 68 до конца 80х видим два типа женских персонажей - Кира положительная, одномерная, тень своего мужчины (сюда же всякие Стеллочки, Рады, Навы и Майи Глумовы, сюда же вышеозначенная Ирка***), и Артемида отрицательная, одномерная (сюда же Вузи, Алевтина, Гермиона, итд), у которой нет хорошего мужчины. Они совершенно пустые, они тут просто потому что невозможно выйти на улицу и не встретить ни одной женщины, они не персонажи в строгом смысле слова, а часть пейзажа, и участие их в сюжете такое же: валун может задавить насмерть главного героя, но никому не придет в голову тащить его за это в суд.
Только в "Хромой Судьбе", то есть, в конце 80х, в предпоследнем большом произведении, появляются первые намеки на полуторамерных персонажей.Есть Диана - которая, на самом деле, Кира-Майя 2.0, потому что главная суть ее в том, что она идет за своим Зурзмансором до последнего, а когда становится понятно, что последнее неизбежно, не закалывается на могиле, а выбирает следующий по предпочтительности вариант, потому что не может же женщина быть одна ("За это я тебя и люблю... за то, что ты, кобель, пьяница, неряха, скандалист, подонок, все-таки нужен таким людям"), а когда последнее случается, остается с Виктором (потому, что "у меня никого нет, кроме этого человека"). Но, по крайней мере, она принимает хоть какие-то решения, и говорит не полностью бессмысленные вещи. Окей, убедили, на самом деле, она такая же Кира, просто взрослее. Как говорили те же Стругацкие по поводу другой женщины, "ничего в ней не было". Есть Ирма, будущее Дианы, логика та же - ей уже даже посулили Бол-Кунаца. В частях про Сорокина есть история любви, прошедшая через всю жизнь, повязанная на чистую физиологию ("говорили немного и только шепотом", "ни разу не случалось побыть вместе больше получаса подряд"). Думаю, что для своего времени это было смело, массаракш, смело.
И все.
О Профессоре говорят, что у него мало женских персонажей.Да по сравнению со Стругацкими он просто Джейн Остин! Мало - но они живые и разные, они имеют голос, характер, индивидуальность, ты не можешь в тексте заменить Арэдель на Арвен или Мэлиан, а вот Вузи с Артемидой или донной Оканой, с поправкой на контекст (одна - средневековая картонная фигурка, а две другие - современные), можно переставить местами как нефиг делать, они абсолютно эквивалентны.
То есть, по сути, мы видим следующее: одни из лучших писателей советской эпохи ничего не знали про пятьдесят процентов человечества.
P.S.
В порядке постскриптума, на всякий случай, имхо: словосочетание "понимать женщин/мужчин" так же бессмысленно, как "понимать математику". Математика большая, можно понимать решения сферических треугольников, но не понимать как работает резольвента Кошуля. Так же, можно отлично понимать жену Лену и ее мать Свету, и не понимать дочь Ларису и соседку Наташу. Тот, кто пользуется выражением "понимать женщин/мужчин" предлагает исходить из неявного ложного допущения, что все женщины/мужчины мыслят одинаково, и можно выработать алгоритм общения - а это неверно, потому что все люди разные; а на том уровне, на котором одинаковые, с ними неинтересно разговаривать, им можно только памперсы менять.
_________________________________________________________________
* для тех, кто не сектант - творение, возможное только раз в жизни, в которое вкладываешь настолько значительную часть себя, что ни повторить подобного, ни сотворить что-либо аналогичной силы не получится, и вся оставшаяся твоя жизнь проходит как бы под знаком этого творения, определяя твое место в мире через него. Малянов говорит о своем исследовании примерно в этих терминах.
**
Потом она сказала:
– Димка. Ты только не должен на меня оборачиваться. Ты должен так решать, как будто меня нет. Потому что я все равно буду с тобой всегда. Что бы ты ни решил.
Я крепче прижался к ней. Собственно, я знал, что она так скажет, и толку от этих ее слов, собственно, никакого не было, но все равно я был ей благодарен.
***
См выше - она говорит - пойду за тобой куда скажешь, и словно бы забывает о существовании проблемы и самоустраняется от этого выбора, и он должен решать без нее. She does not have a say in this.
Edit:
Спасибо, это был на редкость интересный разговор, и некоторые ветви комментариев помогли сформулировать следующую мысль:
Мое невнятное wtf логично развивается несколькими читателями до полноценного рассуждения о том, что в момент скандала Ирка является, не человеком со свободой воли, а инструментом Гомеостатического мироздания, о котором мы уже знаем, что оно, во всяком случае, умеет подчинять себе свободную волю других людей и заставлять их делать вещи. Мне кажется, Малянов больше прочего должен был оторопеть от того, что Ирка, его Ирка, вдруг повела себя как героиня дурного советского фильма. Однако, учитывая количество комментаторов, которые, напротив, считают реакцию Ирки нормальной (для советской женщины, для вообще женщины, итд), у нас есть два варианта:
- либо Стругацкие мастерски описали первый вариант, и дальнейшие терзания Малянова связаны с тем, что он понимает, что близкие люди могут в любой момент оказаться частью силы, что вечно хочет Икс, а совершает Игрек, что рядом с ним под простыней в любой момент может оказаться ведьма с паспортом какой-то Инны;
- либо эта ее реакция была задумана как нормальная (в комментариях предложен целый спектр мнений, в разной форме объясняющих, что в этой реакции нормально), то есть, что близости между ними быть не может, несмотря ни на что. Напоминаю, кстати, что сорвался наверх Малянов, получив телеграмму от тещи: "Бобка молчит нарушает Гомеостатическое Мироздание". И Вечеровскому сказал: "У меня Бобка". То есть, из-за сына, а не из-за жены.
queyntefantasye в комментариях приводит следующую цитату из интервью с Аркадием Стругацким:
"ВОПРОС: Почему в ваших произведениях, как правило, нет женщин на главных ролях?
ОТВЕТ: Толстой говорил, что можно выдумать все, кроме психологии. А я отказываюсь понимать мотивы женских поступков. Писать же о том, чего я не понимаю, я не умею. И вообще, женщины для меня как были, так и остаются самыми загадочными существами на земле: они знают что-то, чего не знаем мы, люди..." (процитировано в "Аркадий и Борис Стругацкие: Двойная Звезда," Борис Вишневский, 2004, стр. 50).
Что-то, чего не знаем мы, люди.
Боюсь, что, на этих фактах, как бы ни хотелось верить, что это замысел мастера, приходится предполагать бессилие ремесленника.
В порядке еще одной точки над ё: надо ли объяснять, в чем проблема такого подхода? Хорошо: он отключает сострадание. Когда ребенку говорят: не бей собачку, ей же больно, вот тебя если стукнут, как тебе это понравится? его учат представить себя на месте собаки. А вот стенке не больно, бей ее сколько хочешь, малыш - а тот факт, что ее временами надо красить нельзя объяснить через подобие, поэтому просто запомни: стены иногда красят, но эмпатия на этом месте невозможна.
Так вот, про мета:
sciuro в какой-то момент перечитывала Стругацких, принесла в дискурс, и мы стали обсуждать "За миллиард лет до конца света" (дальше где чьи мысли не помню, поэтому записываю результирующее). Четырнадцатилетний я знал этот текст близко к наизусть, и проникался, как, видимо, и предполагали авторы, невозможностью верного этического выбора между созданием Сильмарилла* и сохранением рассудка и безопасности семьи...А ведь там есть немалый кусок мета:
просто удивительно, до какой степени эта вещь про уровень взаимного недоверия, считающийся нормальным.
Вот смотрите. Есть пара: оба явно положительные герои, женаты как минимум десять лет, если предположить, что их ребенок рожден в браке. Герой часто думает про жену, любуется ею, явно любит ее, бросает, в итоге, ради нее и сына, к чертям свой Сильмарилл; она, получив безумную телеграмму, летит к нему, сходя с ума от тревоги, она готова, как булгаковская Маргарита, следовать за ним в шизофренический ад Гомеостатического мироздания, если он решит, что так лучше, и он даже не думает, что может быть иначе**. Иными словами, это пара, у которой, по замыслу авторов, хороший брак.
И вот в середине текста мы видим следующее:
Перед столом стояла Ирка и молча смотрела на меня. И в то же время, несомненно, что-то произошло, что-то совсем уж неожиданное и дикое, потому что глаза у Ирки были квадратные, а губы припухли. Я не успел слова сказать, как Ирка бросила передо мной, прямо на мои бумаги, какую-то розовую тряпку, и я машинально взял эту тряпку и увидел, что это лифчик.
– Что это такое? – спросил я, совершенно обалдев, глядя то на Ирку, то на лифчик.
– Это лифчик, – чужим голосом произнесла Ирка и, повернувшись ко мне спиной, ушла на кухню.
Холодея от ужасных предчувствий, я вертел в руках розовую кружевную тряпку и ничего не понимал. Что за черт? При чем здесь лифчик? И вдруг я вспомнил обезумевших женщин, навалившихся на Захара. Мне стало страшно за Ирку. Я отшвырнул лифчик, вскочил и бросился на кухню.
Ирка сидела на табуретке, опершись локтями на стол и обхватив голову руками. Между пальцами правой руки у нее дымилась сигарета.
– Не прикасайся ко мне, – произнесла она спокойно и страшно.
– Ирка! – жалобно сказал я. – Иришка! Тебе плохо?
– Животное... – непонятно сказала она, оторвала руку от волос и поднесла к губам дрожащую сигарету. Я увидел, что она плачет.
...»Скорую помощь»? Не поможет, не поможет, при чем здесь «скорая помощь»... Валерьянки? Брому? Господи, лицо-то у нее какое... Я схватил стакан и налил воды из-под крана.
– Теперь все понятно... – сказала Ирка, судорожно затягиваясь и отстраняя локтем стакан. – И телеграмма эта понятна, и все... Докатились... Кто она?
Я сел и отхлебнул из стакана.
– Кто? – тупо спросил я.
На секунду мне показалось, что она хочет меня ударить.
– Это надо же, какая благородная скотина, – проговорила она с отвращением. – Не захотел, значит, осквернять супружеское ложе... Ах, как благородно... У сына в комнате развлекался...
Я допил воду и попытался поставить стакан, но рука меня не слушалась. Врача! – металось у меня в голове. Ирка моя, маленькая, врача!
– Ладно, – сказала Ирка. Она больше не смотрела на меня. Она смотрела в окно и курила, поминутно затягиваясь. – Ладно, не будем. Ты сам всегда говорил, что любовь – это договор. У тебя всегда это очень красиво получалось: любовь, честность, дружба... Только уж могли бы проследить, чтобы лифчики за собой не забывали... Может быть, там еще и трусики найдутся, если поискать?
У меня словно шаровая молния лопнула в голове. Я сразу все понял.
– Ирка! – сказал я. – Господи, как ты меня напугала...
Конечно, это было совсем не то, что она ожидала услышать, потому что она вдруг повернула ко мне лицо, бледное милое заплаканное лицо, и посмотрела на меня с таким ожиданием, с такой надеждой, что я сам чуть не разревелся. Она хотела только одного: чтобы все сейчас же разъяснилось, чтобы все это оказалось чепухой, ошибкой, нелепым совпадением.
Слушайте, wtf? Эти люди вместе стопятьсот лет, и, найдя в комнате чужой лифчик, этой женщине, которая, напоминаю, готова, не задумываясь, за мужем броситься в пекло, ни на мгновение не приходит в голову открыть рот и спросить: "Дима, какого черта в спальне нашего сына лежит не принадлежащий мне лифчик?" Почему она мгновенно проходит всю дорогу до предположения (предположения невозможного, подумайте сейчас про своего\свою significant other и согласитесь со мной, что оно невозможно) - о супружеской измене, и не пытается хотя бы спросить, в чем дело? Я понимаю, что, среднестатистически, и если не брать в расчет инопланетян, вероятность появления чужого лифчика в квартире на 80% коррелирует с супружеской изменой, но ни один живой человек не думает о себе, что он среднестатистический, верно? Тогда wtf?
И не то, чтобы у авторов проблемы с пониманием или описанием уровня взаимного доверия вообще, это тебе не "Белые Одежды". Они довольно много где, и довольно точно прописывают разные варианты доверительных отношений, от "я обязан переубедить друга, и никто никуда не идет, пока мы не начнем думать об этой проблеме одинаково" (пример: Хищные вещи века), до "credo quia absurdum, если я сейчас не понимаю, может, потом пойму, если дорасту, но прямо сейчас надо идти и делать, так знает учитель"... (пример: Отягощенные злом). Они довольно точно, с нюансами, и психологически убедительно строят это всё.
И тут мы выходим на следующий уровень мета.
У Стругацких, как у многих людей их поколения, через все книги проходит установка "женщина - друг человека". Поразительно, насколько это становится очевидно, если просто посмотреть на тексты.
В ранних романах женщин вообще нет, потому что речь не про это (разве что какая-нибудь эпизодическая Зойка, влюбленная в не менее эпизодического Козлова, про которую неинтересно никому, включая авторов). Бывает, что они мелькают в воспоминаниях в виде верно ждущих, или ушедших, но это чисто чтобы оттенить мужского персонажа, о котором речь.
Тут никаких претензий, это творчество для подростков, тут вообще с вариантами туго: или Хайнлайн, у которого персонажи
В творчестве от 68 до конца 80х видим два типа женских персонажей - Кира положительная, одномерная, тень своего мужчины (сюда же всякие Стеллочки, Рады, Навы и Майи Глумовы, сюда же вышеозначенная Ирка***), и Артемида отрицательная, одномерная (сюда же Вузи, Алевтина, Гермиона, итд), у которой нет хорошего мужчины. Они совершенно пустые, они тут просто потому что невозможно выйти на улицу и не встретить ни одной женщины, они не персонажи в строгом смысле слова, а часть пейзажа, и участие их в сюжете такое же: валун может задавить насмерть главного героя, но никому не придет в голову тащить его за это в суд.
Только в "Хромой Судьбе", то есть, в конце 80х, в предпоследнем большом произведении, появляются первые намеки на полуторамерных персонажей.
И все.
О Профессоре говорят, что у него мало женских персонажей.
То есть, по сути, мы видим следующее: одни из лучших писателей советской эпохи ничего не знали про пятьдесят процентов человечества.
P.S.
В порядке постскриптума, на всякий случай, имхо: словосочетание "понимать женщин/мужчин" так же бессмысленно, как "понимать математику". Математика большая, можно понимать решения сферических треугольников, но не понимать как работает резольвента Кошуля. Так же, можно отлично понимать жену Лену и ее мать Свету, и не понимать дочь Ларису и соседку Наташу. Тот, кто пользуется выражением "понимать женщин/мужчин" предлагает исходить из неявного ложного допущения, что все женщины/мужчины мыслят одинаково, и можно выработать алгоритм общения - а это неверно, потому что все люди разные; а на том уровне, на котором одинаковые, с ними неинтересно разговаривать, им можно только памперсы менять.
_________________________________________________________________
* для тех, кто не сектант - творение, возможное только раз в жизни, в которое вкладываешь настолько значительную часть себя, что ни повторить подобного, ни сотворить что-либо аналогичной силы не получится, и вся оставшаяся твоя жизнь проходит как бы под знаком этого творения, определяя твое место в мире через него. Малянов говорит о своем исследовании примерно в этих терминах.
**
Потом она сказала:
– Димка. Ты только не должен на меня оборачиваться. Ты должен так решать, как будто меня нет. Потому что я все равно буду с тобой всегда. Что бы ты ни решил.
Я крепче прижался к ней. Собственно, я знал, что она так скажет, и толку от этих ее слов, собственно, никакого не было, но все равно я был ей благодарен.
***
См выше - она говорит - пойду за тобой куда скажешь, и словно бы забывает о существовании проблемы и самоустраняется от этого выбора, и он должен решать без нее. She does not have a say in this.
Edit:
Спасибо, это был на редкость интересный разговор, и некоторые ветви комментариев помогли сформулировать следующую мысль:
Мое невнятное wtf логично развивается несколькими читателями до полноценного рассуждения о том, что в момент скандала Ирка является, не человеком со свободой воли, а инструментом Гомеостатического мироздания, о котором мы уже знаем, что оно, во всяком случае, умеет подчинять себе свободную волю других людей и заставлять их делать вещи. Мне кажется, Малянов больше прочего должен был оторопеть от того, что Ирка, его Ирка, вдруг повела себя как героиня дурного советского фильма. Однако, учитывая количество комментаторов, которые, напротив, считают реакцию Ирки нормальной (для советской женщины, для вообще женщины, итд), у нас есть два варианта:
- либо Стругацкие мастерски описали первый вариант, и дальнейшие терзания Малянова связаны с тем, что он понимает, что близкие люди могут в любой момент оказаться частью силы, что вечно хочет Икс, а совершает Игрек, что рядом с ним под простыней в любой момент может оказаться ведьма с паспортом какой-то Инны;
- либо эта ее реакция была задумана как нормальная (в комментариях предложен целый спектр мнений, в разной форме объясняющих, что в этой реакции нормально), то есть, что близости между ними быть не может, несмотря ни на что. Напоминаю, кстати, что сорвался наверх Малянов, получив телеграмму от тещи: "Бобка молчит нарушает Гомеостатическое Мироздание". И Вечеровскому сказал: "У меня Бобка". То есть, из-за сына, а не из-за жены.
queyntefantasye в комментариях приводит следующую цитату из интервью с Аркадием Стругацким:"ВОПРОС: Почему в ваших произведениях, как правило, нет женщин на главных ролях?
ОТВЕТ: Толстой говорил, что можно выдумать все, кроме психологии. А я отказываюсь понимать мотивы женских поступков. Писать же о том, чего я не понимаю, я не умею. И вообще, женщины для меня как были, так и остаются самыми загадочными существами на земле: они знают что-то, чего не знаем мы, люди..." (процитировано в "Аркадий и Борис Стругацкие: Двойная Звезда," Борис Вишневский, 2004, стр. 50).
Что-то, чего не знаем мы, люди.
Боюсь, что, на этих фактах, как бы ни хотелось верить, что это замысел мастера, приходится предполагать бессилие ремесленника.
В порядке еще одной точки над ё: надо ли объяснять, в чем проблема такого подхода? Хорошо: он отключает сострадание. Когда ребенку говорят: не бей собачку, ей же больно, вот тебя если стукнут, как тебе это понравится? его учат представить себя на месте собаки. А вот стенке не больно, бей ее сколько хочешь, малыш - а тот факт, что ее временами надо красить нельзя объяснить через подобие, поэтому просто запомни: стены иногда красят, но эмпатия на этом месте невозможна.
![[identity profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/openid.png){kind=small}
Page 2 of 3